Е.Малолетка не первый год занимается документированием военных событий в Украине. Сам он участвовал в событиях Майдана девять лет назад.
Фотожурналист сказал, что еще до начала полномасштабного вторжения, у него уже было предчувствие, что вот-вот что-то произойдет. Однако, как и многие люди, он не ожидал, что россияне попытаются напасть на столицу– Киев.
Во что он действительно верил так это в то, что Россия попытается занять Мариуполь. Поэтому он и двое его коллег решили отправиться именно в этот город за день до вторжения, из который через 20 дней журналистам покинуть, так как он все строже контролировался русскими.
Е.Малолетка, уроженец ныне оккупированного Бердянска, получил несколько наград за свои фотографии как в своей стране, так и за рубежом. Но он не думает, что делает что-то особенное.
«Все журналисты, как украинские, так и иностранные, работают, чтобы показать миру правду о войне», – сказал украинец.
Самые важные темы интервью:
- Работа в Мариуполе во время приближения российской армии к городу
- Информационная война
- Объективность журналистов во время войны
- Угрозы представителям СМИ
- Чувство вины выживших
– Вы приехали в Мариуполь практически в день вторжения, хотя и до этого работали в зоне боевых действий. Почему вы решили поехать в Мариуполь? Как выглядела эта поездка?
– Мы прибыли в Мариуполь за час до начала войны. Однако сама поездка в Мариуполь была запланирована заранее, так как этот город находится «на пути» в Крым. Он большой, стратегически важный и имеет большой порт. Поэтому мы подумали, что если Россия планирует наступление, то она обязательно пойдет на Мариуполь.
С самого начала мы думали, что если начнется полномасштабная война, то мы должны быть в Мариуполе.
Когда мы ехали в Мариуполь, мы еще не знали, когда начнется война и начнется ли она вообще. Однако уже через час мы услышали первые взрывы, сирены тревоги. Так началась для нас война.
– Но в итоге в Мариуполе работать стало невозможно? Были ли опасения, что вы не сможете покинуть город?
– С самого начала мы думали, что, если город будет окружен, мы останемся там работать как можно дольше, пока не будет организован эвакуационный коридор. Однако события развивались стремительно. Ситуация ухудшалась день ото дня. Сначала отключили электричество. Мы все время слышали взрывы, падали ракеты. Позже связь прервалась, подача газа была прекращена. Город начал деградировать.
Мы видели, как люди без особой надобности начинают грабить все из магазинов. Им казалось нормальным пойти и украсть что-то в магазине.
Тогда мы с коллегой поняли, почему так происходит – у людей нет никакой информации. Они не знают, что происходит в стране, они даже не понимают, что происходит в самом городе. В это время мы сознали, что информация важнее хлеба. Люди останавливали нас на перекрестках и спрашивали, держится ли еще Киев, Харьков. Говорили, что слышали, что Чернигов уже занят.
Без информации люди обречены на хаос. Это и было главной целью России в то время в Мариуполе – создать хаос.
Потеряв машину и выйдя пешком из окруженного россиянами района Мариуполя, мы с трудом передвигались по городу и поняли, что, вероятно, нам нужно эвакуироваться.
Мы поняли, что линия фронта уже в самом городе. Так что передвижения в нем очень опасны.
Одна семья согласилась вывезти нас на своей машине, зная, что мы журналисты. Мы вшестером сели в одну машину, проехали около 15 российских блокпостов, ночью пересекли разделительную линию между российскими и украинскими войсками. Вот так мы прибыли на Запорожскую сторону.
– Масштабное вторжение показало, насколько важна информационная война. Если бы можно было сказать, что с 2014 года Украина его хотя бы частично ее проигрывала, то сейчас, на мой взгляд, она полностью проиграна Россией. Как вы думаете, почему это так? Какие уроки извлекли украинцы?
– Я думаю, что Украина проиграла информационную войну в 2014-2015 годах. Почему мы побеждаем сейчас? Потому что побеждает та сторона, которая дает журналистам доступ к информации.
Именно это мы видели в 2022 году, когда в разрушаемой войной Украине разрешили работать всем представителям СМИ. Конечно, ограничения все же есть. Есть установленные сроки, например, через сколько дней, недель может быть обнародована та или иная информация.
После 9 марта, когда мы опубликовали фотографии из разбомбленного роддома в Мариуполе, в наш адрес посыпалась масса нападок в социальных сетях, в СМИ и даже со стороны некоторых посольств. Все они утверждали, что наши фотографии – это подделка. Пытались опорочить журналистику, объяснить, что ничего этого не было. Но мы, журналисты, все видели своими глазами и пытались показать миру.
Это было доказательством того, что журналистика побеждает. Это также доказательство того, насколько важно для журналистов быть на месте и показывать, что происходит на самом деле.
– После начала масштабного вторжения работа фотографов и журналистов в Украине коренным образом изменилась. Давайте просто вспомним, сколько представителей СМИ было убито за эти месяцы. Вы и ваш коллега также стали мишенью. Расскажите нам об этом.
– Могу рассказать историю, которая произошла с нами в Мариуполе. Вечером нас остановила украинская милиция, которая в это время еще находилась в городе. У нас на машинах была наклейка «ТВ», что сразу показывает, что мы журналисты. Нам сказали убрать ее и объяснили, что в городе стоит точно такая же машина, из которой стреляли по представителям власти.
Я думаю, что в данном случае журналисты – это не какая-то отдельная группа людей, которая больше всего рискует попасть под обстрел. Стреляют во всех, кто находится во фронтовой зоне. Никто не спрашивает, кто вы и чем занимаетесь. Надпись «СМИ» не защитит тебя от расстрелов.
Любой на передовой, кто может быть похож на военного, а журналисты в бронежилетах иногда действительно так выглядят, может попасть под обстрел.
Все время пребывания в Мариуполе казалось нам нахождением на границе реальности и сюрреализма. Когда ты там, ты не знаешь, что тебя ждет. Только интуитивно можно решить, стоит ли ехать в ту или иную часть города. Если кто-то из членов нашей команды чувствовал, что нам не следует ехать, мы не ехали.
Мариуполь — город, где не проходят похороны, нет электричества, где на земле царит смерть, а в подвалах еще кипит жизнь.
Все еще глядя на свои фотографии, я не могу поверить, что я действительно был там. Мне кажется нереальным, что я там был и все фотографировал.
Всего мы были в Мариуполе двадцать дней, а сам город оборонялся от российской оккупации 84 дня. Только за это время официально было убито более 20 тыс. человек. Это цифра не является окончательной.
– Солдаты говорят, что, если ты не чувствуешь страха на войне, значит, с тобой что-то не так. Вы испытываете страх, работая на войне?
– Чувствовать страх – это хорошо. Когда мы начинали работать в Мариуполе, мы прошли три эмоциональных стадии. Первой был страх работать, когда никуда не хочется идти, но все равно берешь себя в руки и идешь. Позже наступает вторая стадия, когда ты боишься, но понимаешь, зачем ты это делаешь.
Наконец наступает третья стадия эмоций, когда тебе уже все равно. Самое главное — осознать, где этот предел, чтобы можно было остановиться, чтобы тебе не было наплевать, вернешься ли ты назад.
– Однажды мы говорили с украинским журналистом Александром Маховым, убитым в Украине весной, об объективности СМИ и возможности сохранять эту объективность, когда в вашем доме идет война. Затем мы сошлись во мнении, что сохранять полную объективность сложно. Как вам удается совмещать объективность и эмоции, наблюдая, как россияне уничтожают ваше государство?
– Конечно, когда ты фиксируешь войну в собственной стране, эмоции в тебе зашкаливают. Это совершенно другое чувство, чем когда вы документируете войну в другой стране, где нет ваших людей, и вы, в итоге, благополучно возвращаетесь домой.
При фиксации войны в своей стране очень важна поддержка коллег из-за рубежа. С ними можно посоветоваться, обсудить. Я работаю в иностранной компании Associated Press. Мы часто общаемся с нашими зарубежными коллегами. Они дают нам советы о том, что нам нужно делать, чтобы поддерживать нашу работу на самом высоком уровне.
Очень важно соблюдать высокие правила журналистики, ведь грань между пропагандой и журналистикой переходить нельзя.
Также я верю в силу правды и журналистики. Потому что, если вы не верите в то, что делаете, возможно, вы занимаетесь не тем, чем вам следует. Вы должны осознать это и направить всю свою энергию на то, чтобы показать людям правду по возможности наилучшим образом.
Война происходит не только на поле боя, но и влияет на сознание людей. Поэтому нельзя предоставлять людям предвзятую правду.
– Были моменты, когда хотелось отложить камеру и помочь эвакуировать и спасать людей?
– Я считаю, что человеческая жизнь дороже любой фотографии. Если у вас есть возможность помочь, и ваша помощь будет своевременной, то лучше это сделать.
Я расскажу вам пример. Если вы находитесь в больнице, где много врачей, лучше позвать специалистов. Однако, если вы находитесь на передовой, где, например, какой-то женщине нужна помощь, чтобы перевязать рану или эвакуироваться, лучше помочь ей, чем фотографировать.
Но когда дело доходит до помощи, бывает много разных ситуаций. Здесь вы попадаете в город, который вот-вот будет захвачен российской армией. Вы спрашиваете у местных жителей, почему они не хотят эвакуироваться. Они говорят вам, что они родились здесь, жили здесь и хотят здесь умереть. Они также объясняют, что им некуда идти, у них нет на это денег, и их никто нигде не ждет.
Через некоторое время россияне действительно оккупируют город и сравняют с землей все на своем пути. Позже украинцы также освобождают город, также стреляя. Вы возвращаетесь, чтобы поговорить с теми же местными жителями. Ты смотришь им в глаза, они смотрят на тебя и объясняют, что они остались бездомными. И я их спрашиваю: «Разве я вам не говорил, что так будет?» Я их спрашиваю, почему они меня не послушались, они стали жертвами войны и теперь все должны им помогать.
К сожалению, я не получаю ответа. Люди не хотят учиться на ошибках. Возможно, наша беда в том, что мы не можем им объяснить, что лучше покинуть охваченную войной территорию.
– В предыдущих интервью вы говорили, что после отъезда из Мариуполя испытываете чувство вины. О вине выживших мы слышали от разных солдат, журналистов, людей, переживших оккупацию. Почему у людей возникает это чувство?
– Я могу говорить только за себя, о той ситуации, которая произошла после того, как мы уехали из Мариуполя. 16 марта на Мариупольский драматический театр была сброшена авиабомба. Там погибло много людей, но не было ни одно журналиста, ни одной фото-видео камеры.
Люди, уехавшие из Мариуполя после этого события, из соображений безопасности удалили все имеющиеся у них фото и видео. Поэтому было очень сложно собрать факты, свидетельства того, что произошло в драмтеатре.
Нас самих там уже не было. Хотя у нас были контакты с находящимися там людьми, собирать факты было не легче, чем крошки с земли. Это лишь еще раз доказало, насколько важна работа журналистов во время войны. Потом мы недоумевали, почему мы не задержались в Мариуполе хоть немного подольше. В конце концов, мы могли бы рассказать миру еще больше.
Рассказать о драмтеатре, станции «Нептун», которую тоже бомбили с самолета.
Но реальность такова, какова она есть... Мы подумали и о своей безопасности.
– Ваши фотографии из Мариуполя, Харькова, Бучи потрясли мир. Как вы думаете, мир полностью понимает, что происходит в Украине?
– Думаю, мир понимает, но в то же время вижу, что миру нужно постоянно напоминать о событиях в Украине. Наша работа как журналистов заключается в том, чтобы постоянно напоминать об этом.
Очень жаль, но война идет давно и не прекращается ни на день. Ни дня без обстрелов, ни дня без жертв. К сожалению, нам, украинцам, очень больно и тяжело терять родных и близких.
На самом деле я думаю, что в моей работе нет ничего особенного.
Такую же работу проделали коллеги на оккупированных территориях под Киевом, Харьковом, Херсоном. Это совместная работа журналистов Украины и других стран. Таким образом, мы сможем собрать пазл из всех событий в Украине.
