Гибель М.Кведаравичюса вызвала большой резонанс во всем мире, но в то же время обросла различными интерпретациями, порой ошибочными.
29-летняя Х.Билоброва согласилась открыто рассказать, чтобы предотвратить дальнейшие спекуляции.
3 марта: Уганда
Мантас говорил мне, что ему хватит войны и что мы больше не поедем в такие места. Но с 24 февраля, когда все началось в Украине, мы все были в напряжении и следили за новостями. 3 марта был мой день рождения, и мы все поехали отдыхать. Вернувшись вечером, родственники всё пишут поздравления "С Днем Рождения, Анна", а потом выяснилось, что они прячутся в подвалах...
Помню, занервничала и ушла в свою комнату, а Мантас в другую. Я подумала, что успокоюсь и пойду спать. И тут я получаю сообщение Мантаса из другой комнаты - "Зайди". Он взволнованно читает новости. При этом он всё время вспоминает свой фильм о Мариуполе, кадры и материал, который туда не попал. Ему всегда хотелось дополнить и перемонтировать этот фильм... Он думает о людях в Мариупольском драмтеатре, с которыми он знаком и знает, что они живы и прячутся там.
Я подошла, а он показывает последние новости по телефону и говорит: «Я хочу поехать туда и снять вторую часть «Мариуполя». Я посмотрела на него и предложила пойти покурить. Я поеду с тобой... Это была ночь с 3 на 4 марта.
Мы оба понимали риски и тот факт, что кто-то из нас может не вернуться.
13 марта: Польша
Мы ехали не только ради сьемок. Мантас сказал, что Мариуполь осажден и нужна помощь людям. Они до сих пор живут там без еды, воды и медицинские принадлежности. По дороге из Литвы остановились переночевать в Польше. Мантас купил еду на свои деньги. 10 ящиков. Чтобы отвезти в Мариуполь, потому что там ничего нет.
На границе с Украиной Мантас читает сценарий своего фильма, я даже разозлилась - говорю "почему ты все еще работаешь?!" А он отвечает "что тут такого? Я же вернусь, а меня еще ждут несколько проектов. Предстоит проделать большую работу, но мы это все вместе преодолеем и сделаем.»
Тем временем мы въезжаем в Украину, нас встречают словами «Добро пожаловать в вечность». Показалось страшновато, но мы смеялись "вечность, так вечность"...
18 марта: Украина, Запорожье
Из-за перестрелок и опасностей в пути пришлось провести несколько дней в Днепре. Потом переночевали в Запорожье, а утром оттуда колонной из 80 машин двинулись в Мариуполь. Изначально у нас была информация, что пропускают через блокпосты. Но когда мы подъехали к Орехову, началась стрельба, трасса загорелась и нас не пропустили. Потому искали обходные пути в Мариуполь. Когда нам это наконец удалось, и мы въехали на территорию ДНР, начало темнеть и нас остановили на блокпосте. Приказали поставить все машины в колонне рядом друг с другом.
Тогда Мантас впервые в жизни сказал, что из нас делают живой щит. Солдаты запретили не только включать свет, но и запускать двигатели для прогрева или выходить из машины. Так мы всю ночь провели на морозе в машинах. А утром разрешили всем уехать.
19 марта: Украина, Вишневый, Мангуш
Нам как-то везло проехать блокпосты. У Мантаса был литовский паспорт, а у меня украинский, с украинской стороны Луганской области. Однако никто не углублялся и принимали его за свой, как от ЛЛР. Так что я всегда показывала свой первым и пыталась отвлечь внимание каждый раз, когда проверяли паспорт Мантаса. Они как бы видели, что он какой-то другой, но никогда до конца так и не понимали, что там было по-другому. Я тем временем все пыталась отвлечь внимание, что мы везём еду, воду и мы волонтеры.
И только на одном блокпосту, прямо под Мариуполем, молодой солдат, который, похоже, учится в университете, заметил, что паспорт Мантаса литовский, машина польская, а я украинский пассажир. И номера вызвали у него подозрения. Он говорит, что сейчас доложит руководству и проверит более внимательно. Мы начинаем рассказывать какую-то легенду о том, почему все так, я говорю: «Ребята, у вас, наверное, нет сигарет» и даю всю пачку. Потом ещё "вы еще не проверили багажник, наверное еще не ели?" Даю ему еще и консервы. Он улыбается и говорит: «Я не знаю, как вы доберетесь до Мариуполя, но поезжайте». И они отпустили нас, потому что, наверное, поняли, что, хотя мы очень странные, мы не представляем опасности.
Въезжаем в Мариуполь, видим выезжающие из города машины и очень много идущих людей. Бабушек, которые не могут ходить, перевозят в садовых тележках. Разбитые стекла машин были заклеены пленкой, а некоторые и вовсе без нее. Водители должны надеть очки, чтобы не дуло в глаза. Но самое главное, машина едет.
Мы на таком холме, и я вижу горящую стену огня. Спрашиваю Мантаса – что это? А он мне — это Мариуполь...
Проезжая дальше, я понимаю, что все меняется. Мы почти одни. Во всей колонне осталось только две машины, остальные свернули по пути. И все здесь настолько разрушено, что, кажется, начался апокалипсис. Провода висят, дорожные знаки и светофоры валяются, не взорвавшиеся снаряды...
Пассажир впереди ехавшей машины все время расчищал дорогу. Пока едем, живого духа нет, только разрушенные дома, сгоревшие машины, лежащие трупы... И ехать надо очень быстро. Очень.
Мы едем и слышим, как где-то впереди танк выстрелил. Едем дальше и я чувствую, что сзади уже раздается еще один звук выстрела, до нас доходит ударная волна. Только тогда мы поняли, что танк стреляет из арки поперек главной улице, по которой мы едем. Первый выстрел был впереди нас, а второй был уже позади нас. Мы просто проскочили между этими двумя выстрелами.
Мы подъехали к какому-то кинотеатру с убежищем, начали грузить часть привезенной еды и помощи. И тут мы заметили там людей. Если бы не война, а нормальные условия жизни, наверное, при встрече мы бы подумали, что они наркоманы. В глазах нету никакой жизни. Они как мертвые. Мы оба с Мантасом это заметили.
Сначала мы хотели поехать в драматический театр, потому что для Мантаса это было важно, для него это было все. Там он начал снимать свой первый фильм о Мариуполе. Там он хотел продолжить все сейчас. Однако в Днепре мы узнали, что театр взорван и полностью разрушен. Было очень больно...
Из-за обстрелов мы не могли туда попасть. Потому мы остались в молельном доме, который тоже был убежищем - там был подвал, где принимали всех людей. У них даже был генератор. Там шла какая-то жизнь и мы решили остаться, спрятаться от обстрелов. Мы не могли никуда двинуться, и мы начали думать о том, как мы могли бы снимать. С собой мы привезли еду, воду, топливо, медицинские принадлежности.
Ситуация была такова, что в первую неделю мы не выкурили ни одной сигареты. Потому что выходишь, втягиваешь пару раз около стенки, и нужно чуть ли не на четверых ползти обратно в убежище. А туалет был снаружи. Туда тоже ходили, не обращая особого внимания на обстрелы, потому что надо. Мы все смеялись, что каждый раз, идя в туалет закрываешь дверь и думаешь, что если умереть, то только не здесь... Открываешь дверь туалета и думаешь, от куда сейчас может прилететь.
20 марта: Мариуполь
Мы провели там сутки, и тогда Мантас, выйдя во двор, спросил у старейшины молитвенного дома, нельзя ли ему снимать здесь на камеру. Не торопился снимать сразу. По чуть-чуть. И ему позволили это. Этот старейшина был просто счастлив показать миру, что здесь происходит. И Мантас начал снимать — их молитвы, разрушенное здание. За день до нашего приезда снаряд попал в сам молитвенный дом. До этого люди могли еще какое-то время жить в церкви, но позже всем пришлось переселиться в подвал.
Съемки удавались в течение очень короткого времени. Комендантский час заканчивался в 6 утра. Потому мы вставали около 5. И тогда было время примерно до 6:45. иногда до 7 утра, пока было относительно тихо. Обстреливать обстреливали, но те примерно 45 минут были временем, когда еще можно было выйти на улицу. Конечно, мы были напуганы, но в то время хотя бы ничего на голову не падало. Нам удалось немного выбраться из подвала. Мантас начал снимать жителей.
Когда мы приехали, перед церковью стоял дом, на крыше которого лежало тело мужчины. Его отбросило взрывной волной, и он застрял в этой крыше. И не было как его оттуда снять. Никто не мог ни снять тело, ни накормить привязанную собаку умершего, так как это потребовало бы покинуть двор, что было очень опасно.
Тем временем другой житель рассказал, что он был в очень похожей ситуации, когда половина тела соседа застряла в шиферных листьях на крыше его дома. А жил он в том же доме, и из-за стрельбы не было возможности залезть и убрать застрявшее тело. Так он прожил три дня. После, однако, ему удалось залезть на крышу, столкнуть его, погрузить в телегу, и остатки соседа отвезти в его двор. Но он не мог его похоронить. Так и оставил.
Я просила Мантаса снять это. Но он отказался. Он мне сказал: «Анна, я же не войну приехал снимать, не трупы, и это вообще не об этом. Мне это неинтересно. Мне интересно, как люди живут». И он так по-детски радовался: «Там, в кинотеатре, где мы останавливались, жизни больше нету. Люди остались, а жизни нет. А тут, где мы сейчас, люди живут».
Некоторых ребят мы называли «рейнджерами». Это юноши, которые умудряются передвигаться по обстреливаемому городу, но почему-то их пули не берут. А они тем временем где-то сливают солярки, вытаскивают трупы, потом привозят какой-нибудь генератор, как-то умудрялись залить воду из одного колодца или достать сигареты из взорванного магазина. Мы с Мантасом их назвали рейнджерами.
Мантас был впечатлен людьми, с которыми мы жили, потому что они постоянно чем-то были заняты. Допустим, встают в 5 утра и идут ремонтировать выбитую дверь. Это совсем не обязательно, потому что взрывной волной их могли в любой момент снова выбить, но они все равно что-то делали. Кто готовят еду, кто злится, что кто-то курит около входа, ведь это все-таки дом молитвы. Больше всего его интересовало, как живут люди. Потому он не военные преступления ехал снимать, хотя они там имели место. Он снимал жизнь простых людей.
23 марта: Мариуполь
К нам пришла девочка с отцом. Они жили рядом. Девочка находилась в коридоре, когда ее мама готовила еду для семьи на кухне. В этот момент разорвался снаряд и на глазах у девочки мама погибла. А у папы инсульт. Ей всего десять лет, и у нее нет родственников. Когда Мантас увидел ее, он сказал: «Мы тебя возьмем.» Мы решили, что как только будет возможность уехать, возьмем их вместе.
Потом пришел пьяный русский солдат. Он увидел нашу машину, припаркованную возле дома. И начал выяснять, чья машина. Все разбежались, а я начинаю молоть, что машина наша, но она сломана, не на ходу, без ключей и т.д. А из-за того, что он пьян, он каждый раз забывает тему, и я стараюсь его не провоцировать, а красиво направлять разговор.
Затем он придумал выйти на улицу и начал палить из автомата. Мне не страшно, что он стреляет, но страшно, что кто-то может начать стрелять в него. И тут я слышу, что наши уже ведут его обратно. А он ранен. И я понимаю, что в нашей церкви есть раненый русский солдат. Нам нужно что-то с ним делать, прежде чем не пришли и убили нас всех.
Я перевязываю ему ногу бинтом, чтобы она не кровоточила и очистила кровь, которая уже потекла. Мне помогают его перевязать. И тогда я говорю этому русскому солдату: «Будь добр, иди отсюда. Иди, куда хочешь, но только иди отсюда» Он еще спрашивает, сможет ли он дойти. Мы говорим, что да, и он уходит от нас.
24 марта: Мариуполь
Утром выходим на улицу и видим, что выезд со двора заминирован пятью противотанковыми минами. А мы как раз собирались скоро уезжать. Все без настроения, потому что некоторые из присутствующих тоже собирались поехать с нами.
Через некоторое время к нам заходят другие солдаты с белыми повязками на рукавах. Собирают всех мужчин и отводят в вестибюль с окнами. Велят им раздеться до половины. Затем начинают искать татуировки и синяки. Нам очень повезло, что паспорта проверял не командир, а рядовой солдат. Он еще раз пролистал паспорт и, не поняв, что это литовский документ, вернул его. Поскольку синяков от отдачи оружия и татуировок ни у кого не обнаружили, на этом все и закончилось.
Следующий вопрос был - чья машина? И кто вы такие? Мы говорим, что мы волонтеры. Интересуются, из Красного Креста? Не говорим ни да, ни нет. Один из солдат идет проверить, что в машине — не привезли ли мы оружие или боеприпасы. Затем приказали отдать ключи. Говорят, вернемся через пару дней, и вернем.
А потом после обеда мы даже порадовались, что ворота во двор заминированы. Потому что, в таком случае, к нам во двор не въедет танк, который был бы еще большей угрозой, чем те мины. И так каждый раз мы искали позитив.
Вечером мы начали собирать рюкзаки и уже думали, как отсюда выбраться. Тогда я сказала Мантасу, имея в виду солдат, которые приходили днем: «Мантас, я так боюсь, что тебя могут забрать». А он тогда мне ответил: «Только ты можешь взять меня.» И хотя мы часто говорили это друг другу, но в ту ночь, после всех событий, мы чувствовали это совсем по-другому. Мы поняли друг друга.
Мы приготовились быстро уехать, если разминируют. Тогда Мантас и другие мужчины выломали дверь машины, вынесли оставшуюся еду и другие предметы, и все спрятали. Мы думали, что, если что, заведем машину проводами и попытаемся сбежать.
25-27 марта: Мариуполь
На следующий день нас разминировали, и мы начали переживать, что снова могут поставить танк у нас во дворе. Начали ехать танки с надписями «Уфа», «Самара» и др. Это значило, что территория контролировалась не чеченцами, не ДНР, а русскими.
Мы решили уехать пораньше на следующий день. И как только мы это обсудили, приходят те же российские солдаты и забирают нашу машину. И я выхожу, я еще уговаривала их оставить машину, потому что тут дети, старики... А мне ответили "уедешь, когда война кончится". Потом они сели в машину и уехали. Только перед этим одному из солдат велели написать что-то типа, что волонтеры или что-то в этом роде.
Мы с Мантасом снова начали думать о том, как себя вести и что делать. Мы перепаковали рюкзаки и собирались идти пешком. И что очень странно, Мантас тогда сказал, упаковать еды на пять дней. И именно столько дней я потом искала его, бродя по улицам Мариуполя. Я не ела эту еду тогда, пока искала его, но именно столько дней я его искала.
Но тут неожиданно появился человек, который сопровождал нас в Мариуполь. Он удивился, что мы все еще здесь, и предложил выехать с ним. Мы с собой берем ту девочку с папой, мужчину, чей сосед застрял на крыше. Перед этим мы оставили запасы для остальных людей, кому еду, кому что, мы просили медикаменты передали в больницу, чтобы все осталось не только в храме.
Снова начался обстрел, мы ждали, когда он закончится, чтобы двигаться дальше. И как раз в этот момент снаряд попал в церковь и взорвался. Мы слышим, что начался пожар. Бежим наверх, чтобы тушить. В это время водитель теряет терпение и говорит "идите все к черту, поехали тут и сейчас".
На ночь мы остановились в чуть более спокойном районе Мариуполя. Наверное, это нас и погубило. Там такое место, что как бы где-то взрывается, но можешь постоять во дворе, покурить, выйти на соседнюю улицу... Раньше там, где мы были, был маленький и замкнутый мир. А здесь можно даже выйти на соседнюю улицу. И как только мы приехали, сразу почувствовали облегчение.
Мантас прекрасно понимал, что в таких местах нельзя расслабляться и нужно быть осторожным до конца. А мы расслабились - вроде все нормально, переночуем и завтра утром выедем. Внутри мы уже покинули Мариуполь. Эта часть, хоть и близка к полю боя, но относительно тихая, потому что там уже все оккупировано, и никто пока не обстреливают.
Потом мы переночевали у мамы шофера и, как всегда, в 5-6 часов утра мы проснулись. Мантас вышел пить кофе в другую комнату, и я услышала разговор, как с ним разговаривал наш водитель. Он говорит, что ему нужно вывезти семью с детьми, и попросил помощи, чтобы съездить к знакомым и найти машину поменьше, потому что микроавтобус — очень хорошая цель. Поэтому на машине поменьше мы бы собрали людей и поехали бы дальше на бусике.
Мантас подходит ко мне и говорит: «Я пойду поддержу компанию». Я ещё предложила пойти вместе, но отговорили. Подумала, если они получат легковую машину, зачем мне занимать место, пока они будут людей собирать.
И они вышли. Весь день я чувствовала себя спокойно. Но после обеда их все нет и нет. Я уже начала осматривать близлежащие улицы – может уже возвращаются. Но я ничего не вижу. Скоро будет комендантский час, а их до сих пор нет. А мама водителя уже начинает волноваться, и я нервничаю. Мы сели и обдумали ситуацию. Водитель местный. Оба не дураки. И если видит, что приближается комендантский час, то наверняка останется где-нибудь у знакомых переночевать. Тогда мы как-то успокоили друг друга, что просто не успели вернуться.
28 марта: Мариуполь
На следующее утро слышу, как хлопают ворота двора. Выбегаю и вижу, что наш водитель стоит у подъезда с людьми, а Мантаса нету. Я еще оглядываюсь, а он говорит - Мантас не вернулся. Я спрашиваю: «Как это не вернулся?» А водитель весь в нервах «Мы шли, Мантас какое-то здание хотел сфотографировать…». Он говорил очень несвязно, но я так поняла, что Мантас хотел сфотографировать какое-то здание, а там как оказалось, был какой-то военный пункт. И они их обоих задержали и проверили документы. А у Мантаса - литовский паспорт. Затем раздели до половины проверить татуировки и синяки. А так как мы шли с рюкзаками, они были нагружены, по словам водителя, у него на плече нашли какую-то синеву. Его тогда обвинили в том, что он солдат НАТО, литовский снайпер, который приехал их убивать.
Их берут в плен и все время держат в здании, где идет обстрел. Однако утром водителя отпустили. А Мантаса оставляют, чтобы кто-то из начальства приехал и выяснил, потому что подозревают, что он снайпер.
Я пытаюсь понять, куда мне идти и как я могу его найти. Он что-то говорит невнятно. А я не местная и даже не знаю где его искать. Я понимаю, что человек испугался. И я не могу винить его. Он начал кричать, что не будет никого ждать и что уезжает теперь. Тогда я просто попросила его взять ту девочку с собой и вывезти ее. Хотя сначала говорил, что никого не возьмет, но после этого все-таки взял.
Я сказала, что не оставлю своего мужа, а вы уезжайте. Осталась не зная ни адреса, ни ориентиров, ничего. Сказал только, что в таком-то районе, примерно такое-то здание.
И я начинаю его искать. Прибегаю в тот район, вижу кучу военных и начинаю расспрашивать. Говорю, моего мужа вчера взяли в плен. Они начали спрашивать, где его держат и кто — а я ничего не знаю. Говорят, приди во второй половине дня.
А я даже не знаю, в правильном ли направлении ищу. И кого бы не спрашивала, все говорят, что ничего не знают. Либо не брали в плен, либо брали раньше и это не может быть Мантас. Говорят, идите в другой район. Попробуйте поискать там. И опять мне говорят, что у нас все солдаты Азова недельной давности и ни одного литовца.
А я стараюсь искать, гуляя по окрестным улицам. Выхожу на главную улицу. Как я потом узнала, эта улица была главной линией фронта. Слышу, что стреляют, но я не понимаю, кто и откуда. Тогда я иду в какой-то двор, потому что там все равно безопаснее и впервые вижу украинских солдат. Но я не могу ничего у них спросить или попросить защиты, потому что мой муж попал в плен к другой стороне. Я даже не могу с ними поговорить, потому что после этого я просто дальше не пройду.
Дальше бегу, потому что чувствую, как над моей головой летят пули. Я случайно забежала куда-то через единственную открытую дверь и там стоят солдаты, они не могут нажать на курок, потому что что-то держат в руках. Я просто пробежала через линию соприкосновения и ворвалась к солдатам ДНР. Они меня направили в другое место. Так я бегала с места на место. Нет улицы, которую можно было бы спокойно пересечь. Там стреляют из танков, пули свистят и происходят крупные сражения.
И никто ничего не знают. Никаких списков, никто ничего не видел. Вот так наступает вечер. Я должна вернуться обратно, переночевать.
29 марта: Мариуполь
И так каждый день крутила одни и те же круги в этом районе, все ища следы Мантаса. Кто-то что-то советовал, в какой штаб или куда идти, но никто ничего не знал. После этого я начала оставлять записи, что я такая-то, ищу мужа Мантаса Кведаравичюса, который был одет так-то и так-то. У меня остались фотографии, сделанные для паспорта, и я оставляла их тем, кто хоть немного говорил со мной.
Один раз, когда присела, увидела проезжающую мимо Ниву. Мне из нее рукой машет солдат и говорит, что со мной сидит начальник - поговори с ним. Подхожу к нему, объясняю ситуацию и опять спрашиваю. Он слушает, говорит, что ничего не знает, но попытается выяснить. Я искала его каждый день, чтобы спросить. Но он ничего конкретного не отвечал. Однако он ни о чем не просил и не подавал никаких намеков на то, что его поведение изменится, что-то сделав. Он даже сказал, что мне ничего не нужно, я могу себе все позволить. Я просто хочу помочь людям.
Я продолжала искать через других людей и солдат. В это время я уже начала понимать, где чей штаб, кто какой машиной ездит, где какие командиры и т.д. И может быть, им это не понравилось.
30 марта: Мариуполь
И вот однажды иду, вижу, из-за угла выезжает та же Нива, и я подбегаю спросить, не узнал ли что-нибудь. Тот командир смотрит на меня, не моргая, и говорит: «Твой муж погиб». Я спрашиваю: «Как понять, погиб?» Он тогда ответил «Гражданского в синей куртке видели погибшим и лежащего на улице. Я не знаю, отпустили его или нет и зачем он там ходил». Я попросила показать тело и опознать его. Он тогда сказал, что сегодня не поможет, потому что идут бои, и чтобы я пришла завтра. Я была в шоке, но все равно как-то работал разум. Я вернулась в молитвенный дом и попросила помощи у мужчин. Просто думала, что будет, если он будет там и нужно будет как-то забрать тело. Я не потяну его одна.
31 марта: Мариуполь
На следующий день мы нигде не нашли этого командира. Ходили, но везде было пусто.
1 апреля: Мариуполь
Мы снова пришли в это место и думали о разных вариантах. А тем временем подъезжает та самая Нива. Вижу командира нет, а мне говорят: «Садись, едем к командиру». Выезжая я помахала мужчинам понимая куда меня везут. И проезжая, через передние сиденья, я вижу Мантаса, лежащего на улице передо мной в синей куртке. Я начинаю бить солдат, сидящих впереди, чтобы они остановились, а они поворачивают за угол и останавливаются. Вижу, сидит тот командир и говорит с холодным взглядом: «Что? Твой?» Я разворачиваюсь и бегу к телу, солдат пытается меня остановить, я увертываюсь и продолжаю бежать. Подбежав, смотрю, что это действительно Мантас, хоть он и лежит лицом вниз, а его голова чем-то накрыта. Я хотела его обнять. А солдат держит меня за локоть и говорит: «Девочка, не трогай его, он может быть заминирован и не подходи ближе». Меня отодвигают и отводят к командиру. А он дает указания «Помогите штатской погрузить тело, и в какой морг его отвезти?». Я в замешательстве, а он продолжает: «Решайся и тебя отвезут куда надо».
В это время я побежала просить помощи у сопровождавших меня мужчин из церкви, но не нашла их. А вернувшись вижу, что тела уже нет. Он уже был погружен с погибшими солдатами. Но даже в состоянии шока мое внимание привлекло нечто странное.
Я сижу рядом с машиной с Мантасом и понимаю, что когда я говорила о своем страхе, что он может исчезнуть, он говорил мне: «Не волнуйся, я даю тебе диски с копиями отснятого материала, и ты всегда имей их при себе». А в случае чего, иди к моему другу в Литве, и он тебе поможет».
И я понимаю, что в эти дни пока его искала, я оставила диски в другом месте, чтобы, если бы меня солдаты обыскали, дисков не было бы при мне. И вот, сидя, я понимаю, что Мантас лежит в грузовике, который вот-вот уедет в Донецк, а мне нужно забрать материал, который он снимал и за который погиб. Я наврала солдатам, что мне нужно взять недостающие документы и дорогие вещи. Они говорят - беги, мы еще не знаем, когда поедем. И я пробежала несколько кварталов туда, где ночевала последние дни. Я взяла рюкзак Мантаса, те диски с копиями и вернулась обратно.
Когда меня спросили, куда мы едем, я приняла решение ехать в Донецк, потому что там есть хотя бы связь. Оттуда я могу хотя бы сообщить о смерти Мантаса.
2 апреля: Донецк
С останками павших солдат и Мантаса мы прибыли в Донецкий морг ночью. У нас было 14 убитых солдат и Мантас. Всего в ту ночь в морг было доставлено 56 человек.
Так как мне негде было ночевать, санитар предложил мне кушетку в морге. Там был такой условный сон.... А с утра я начала решать дела и думать, как перевезти Мантаса в Литву.
Эпилог
Я боялась его не найти. И я приняла решение не уезжать из Мариуполя, пока не найду его. Живым или мертвым. Потому что мы оба знали, что будем вместе до конца. И тот его ответ: «Никто без тебя меня у тебя не отнимет», был смысл. Худшее, что могло со мной случиться, уже случилось. Мне было важно найти его, и я поняла, что его убила не война. Убили люди. Он не заслужил такой жестокой смерти.
А теперь я хочу закончить его работу, потому что он так хотел. Мы потому и ехали туда, чтобы показать, как живут люди. Все снято. И я хочу закончить то, что он сделал. Чтобы весь мир узнал, что там еще есть живые люди. Люди живут. Что они помогают друг другу, живут и никуда оттуда не исчезли.
