– Иван Охлобыстин – актер, режиссер, драматург, священник, лидер общественного движения, политик, креативный директор «Евросети», Иван Чужой, Леопольд Роскошный. Что из этого является основополагающим, а что – второстепенным?
– Действительно, я священник, сценарист, актер. Действительно, «Общество 77» и «Правое дело». И все псевдонимы – Иван Чужой, Леопольд Роскошный – это тоже я, пишет FashionTime.ru.
– Вы говорили, что считаете своим учителем Ролана Быкова. Есть ли у вас еще безусловные авторитеты?
– В первую очередь это мой духовный отец – протоиерей Владимир Волгин, который 17 лет занимается моим духовным наставничеством. Протоиерей Димитрий Смирнов – замечательный человек, говорящий правду без оглядки и истинно верущий не в ущерб другим. Естественно, авторитеты для меня – моя мама и родственники. Из учителей, которые принимали участие в моем становлении как личности, – педагоги ВГИКа и Ролан Антонович Быков. Именно он принял активное участие в моей творческой биографии – едва ли не насильственно заставил сначала сниматься в «Ноге» (по его рекомендации меня позвали в этот фильм), а потом и в фильме «8 с половиной долларов». Причем режиссеру я очень не нравился, потому что он видел себя в этой роли. Потом долгое время у меня была студия в Центре Ролана Быкова, мы все время общались, и именно он преподал мне урок, как должен себя вести и позиционировать художник.
А авторитеты, с которыми мне Господь не дал возможности встретиться, – это Олег Даль, образец русского аристократизма на экране. Когда я учился, то ориентировался на отечественных художников типа Григория Козинцева – это «Король Лир», «Гамлет», классика-классика. И, конечно, вся бриллиантовая когорта: Евстигнеев, Леонов, Миронов, Папанов.
– Кого вы считаете талантливым современным актером?
– Очень одаренный актер Александр Домогаров. К сожалению, для таланта его формата так и не было подобрано соответствующего материала. Он актер от Бога, с удивительно широким спектром возможностей. Очень талантлив Артур Смольянинов. Михаил Олегович Ефремов – гений! Конечно, все это не дотягивает до уровня этой самой бриллиантовой когорты ушедших мастеров. Но, с другой стороны, может быть, я идеализирую их?
– В свое время вы отказались от участия в фильме «Остров». Каковы для вас критерии отбора материала?
– Никогда нельзя гарантировать, что будущий проект – достойное художественное произведение. Хотя в том случае это можно было отчасти гарантировать, потому что Лунгин серьезно относится к своей деятельности. Но тогда я находился в твердом убеждении, что священнику нельзя сниматься. Я прекрасно помню, как он мне звонил, а я ходил между смородиновыми кустами на даче и кусал локти: ах как жалко! Лунгин, Мамонтов – это уже обещало успех! Прошло время, и в беседе с отцом Димитрием Смирновым я посетовал, что мне опять предлагают сниматься, но я не могу, потому что я священник. Он улыбнулся и сказал, что является одним из тех немногих, кто дочитал Кормчую книгу – это свод богословских бытовых правил для православного христианина. Так вот, там ничего нет о кино, потому что 400 лет назад кино не существовало. Он предложил мне написать письмо патриарху. Я написал письмо, патриарх мне разрешил сниматься. Уже тогда я написал сценарий фильма «Соловей-разбойник» и на 7 лет о нем забыл. Усилиями Любы Калинской сейчас сняли этот фильм. Премьера – в этом ноябре.
– Есть ли такие режиссеры, кому вы не сможете отказать? Какого рода проект может вас заинтересовать?
– Навскидку не скажешь. Случается, например, как с Егором Барановым, который снимал «Соловья-разбойника». 24 года, парень только что вышел с курса Соловьева, перед этим он сделал фильм «Самоубийцы». То есть особой творческой судьбы нет, а «Соловей-разбойник» – гигантский проект. Мы ему доверились, и наши надежды оправдались. Нужно каждый пример рассматривать индивидуально. Я не знаю, что должно привлечь меня безусловно. Деньги – нет. Слава, гордыня, честолюбие - это было бы безумием в моем случае. Нужно брать сценарий, читать и пытаться понять, является ли этот продукт художественным произведением. Соглашаться надо не только для денег, славы режиссера и продюсерской компании.
– Однажды в интервью Ренате Литвиновой в программе «Детали» вы сказали, что не представляете, как можете сняться в сериале, какие деньги вам должны были заплатить и что это должен быть за проект. И в итоге вы снимаетесь в «Интернах».
– Да-да, это так. Это была интересная история. Мне позвонил Макс Пежемский, который снимал «Мама, не горюй», и спросил, могу ли я обсудить возможность сняться в «мыле» на ТНТ. Если бы в институте мне сказали, что я буду сниматься в «мыле», я бы не поверил. Это считалось дико неприличным. К тому же ТНТ – это отдельная песня, там же «Дом-2». Я у себя на телевизоре ручки повыдернул, чтобы заблокировать этот канал. Благо у меня дети воспитанные, они «Дом-2» не смотрят. Для меня этот канал не существовал как таковой.
– И что было решающим фактором?
– Его личность. Я знал, что Пежемский не берется за абы что. Деньги для него не основное. Связи тоже его не могут заставить работать. Я ответил: «Пришли сценарий, я посмотрю. Но мне кажется, это чушь какая-то!» Это был качественный сценарий на 3 серии, хорошая комедия. Затем мы встретились с продюсером и автором Славой Дусмухаметовым. Он кавээнщик, бывший врач. Слава мне дико понравился. Он хорошо пишет, он хороший человек, он объяснил мне, чего он хочет, и мне показалось это любопытным. Из актеров особенно мне нравился Ильин. Я посмотрел даже эскизы декораций, и все мне показалось целесообразным. Хотя я рисковал.
Пять первых дней после выхода «Интернов» были ужасом для продюсеров. Это был новый продукт на странном канале, далеком от нравственности. Продюсеры с белыми лицами ходили и говорили, что потеряли 8 миллионов. На 6-й день рейтинги взлетели, люди рассмотрели, началась цепная реакция. Успех привел к тому, что было отснято 180 серий. 25 октября этого года нас отпустили из павильона, и я понял, что я одичал. Для меня удивительно, что «Интерны» продержались 180 серий, и мы не опозорились. По рейтинговой части мы держим большую долю, нежели в самом начале, когда казалось, что больше быть не может. Все возможные рекорды мы побили, включая форматные.
– 180 серий – это конец? Будет продолжение?
– По-моему, будет. Но вчера я был на «шапке» – это банкет для коллектива и всех цехов, когда отснята крайняя серия.
– Вы известны непафосным отношением к профессии. Вы признавались, что вернулись в кино, потому что было необходимо кормить семью. Трудно это не понять. И тем не менее при вашей репутации большого актера порой вы участвуете в сомнительных проектах. Как вы для себя определяете предел этой терпимости? Например, ледовые шоу или «Танцы со звездами» – это точно не ваша история? Или не зарекаетесь?
– Я бы очень хотел научиться танцевать, но не могу позволить себе посвятить этому полгода. Тем более со стороны это будет выглядеть отвратительно. Во ВГИКе весь 4-й этаж собирался на меня смотреть во время танцев, потому что более смешное и нелепое зрелище представить себе нельзя. Я знаю, что танцую плохо, а пою просто никак. Мне удаются только 2 песни – «Я убью тебя, лодочник» и «Моя бабушка курит трубку». Это не этический момент, чванства в этом нет. Я просто плохо танцую и пою. Когда начался проект «Танцы на льду», мы с Оксанкой смотрели. Во мне было все, кроме осуждения этих людей.
Куда я еще могу не пойти? Кулинарные шоу. Я вообще не очень понимаю, почему все так озаботились кулинарной промышленностью. Будто все недоедали раньше, а сейчас дорвались. На каждом канале по пять передач про то, как правильно есть. Проект о высокой моде? Может быть. Но я не самый элегантный человек. Я играл в регби, у меня фигура валиком, по мне бегали 2 команды – моя и чужая. Потом мои представления о моде довольно просты, и вряд ли я смогу чему-то научить. Реклама? Почему нет? Я рекламирую телефоны компании «Евросеть». Но перед тем как рекламировать, я действительно изучаю этот телефон.
– Вы не просто рекламируете, но делаете это в статусе арт-директора «Евросети».
– Да, но это органично одно в другое входит. Перед рекламой мне дают телефон на тест. Я изучаю все его функции, потому что бывает так, что телефон неудобен, например.
– И вы не будете рекламировать такой телефон?
– Буду, если он честно соответствует позициям, заявленным в рекламе, «цена – качество».
– А история с приглашением Филиппа Киркорова за какой-то космический гонорар – ваша креативная идея?
– Это не в моей компетенции. Это какое-то баловство.
– Александр Малис сделал заявление, что гонорар в данном случае соответствует уровню звезды, которая его рекламирует, и тем самым словно подтвердил слухи об этой заоблачной сумме. В Интернете сразу же активно стали обсуждать ситуацию и предполагать, что же это за гонорар. Ну и заодно про вас вспомнили.
– С маркетологической точки зрения это сделано грамотно: привлекли внимание, ничего не сказали, люди сами все расшифровали. Малис очень творческий человек. Видимо, он руководствовался целями привлечь внимание к продукту.
– Как Чичваркин отреагировал на ваше назначение?
– Хорошо. И я к нему очень уважительно отношусь. Он создал одну из самых крупных компаний в России. Чичваркин – большой энтузиаст. Если бы не он и его друзья, это было бы невозможно. Только деньгами такие проекты не делаются.
– В последнее время мы наблюдаем множество скандалов вокруг РПЦ, много критики и мнений, что этот институт почти полностью дискредитирован. В этой связи интересна ваша реакция как бывшего священника. В первую очередь речь идет об открытом письме Патриарху Московскому и всея Руси Кириллу, касающемся дела Pussy Riot. Что для вас самое неправильное в этой истории?
– Я никогда не был критиком церкви. Я верное чадо церкви. Все, что я говорил, не следует рассматривать как критику. Меньше всего на свете я хотел оправдывать Pussy Riot, когда писал это письмо. Это отвратительно. Это не искусство, это гадость. Ни уважения, ни интереса они у меня не вызывают. Мы в 90-х тоже хулиганили, самоутверждались. Это все давно пережито. Но здесь еще и политическая акция. Я понимал, что если так пойдет и дальше, то из них сделают героинь. Народ был недоволен выборами и не знал, как свое недовольство выразить. А тут появилась эта история с Pussy Riot. В какой-то момент я понял, что девчонок не отпустят, даже сама среда и вся эта либеральщина, которая якобы их поддерживает.
Политический конфликт с религиозной подоплекой мог разорвать наше общество. Это опасное явление, которое уже делит людей на два лагеря. Был момент, когда можно было договориться, чтобы их не держали в тюрьме. Но они очень хотели сидеть, им нужен был скандал и мировое турне. Я понимал, что все это им пообещали, но не дадут. Их использовали, но потом отбросили как ненужное. Моя пасторская задача была помочь девушкам не утонуть в этом конфликте и сохранить авторитет церкви, потому что многое было сделано неправильно. Ни та ни другая сторона не хотела ничего предпринимать. В итоге сейчас иностранцы называют кафедральный храм моей Родины Pussy Riot Church. Это оскорбительнее всего! Только ради этого врагам, если они хотели навредить, можно было устраивать это все. Девчонки несчастные, никто не будет ими заниматься. Кому они нужны? Они поют хорошо? Это инсталляция трех пьяных домохозяек, которые решили на балконе спеть песню из репертуара Аллы Пугачевой. Они из себя не представляют никакого художественного явления. Социального и политического тоже. Они ничего из себя не представляют. Запутавшиеся молодые девчонки, которым еще жить, рожать и влюбляться, а вся эта ерунда еще лет на 10 лишит их этой возможности. Сейчас они уже отработанный материал. Это такой кисляк. О них уже даже говорить неинтересно, как давно неинтересно, например, говорить о политике на Украине. Люди уже обалдели от этой политики, уже перед миром срамно, потому что политика у славян – это оперетта. Мы живем по законам азиатского чиновничьего каганата. Это дикая политархитектура власти.
– Какие цели со своей партией преследуете вы?
– Идеологические. Основная проблема нашего народа – отсутствие общей мечты, цели, идеала. Сегодня нет ориентиров для огромной гражданской морально-нравственной платформы. Есть абстракция, которая не выражена в неком символе. Мы это называем империей, но не навязываем, понимая, что сегодня восстановление монархии невозможно. Это тоже оперетта была бы. Но мы также понимаем, что ничего не проходит даром. Возможно, через поколения появится человек, наделенный сакральной властью. Русский человек не может преклонять голову перед бумажкой, конституцией. Если он преклонял голову, то перед личностью и идеей, стоящей за этой личностью. Вот сейчас эта логическая линия внутренней мотивации оборвана. Наша идеологическая задача – породить новое мировоззрение.
– Необходимо ли, на ваш взгляд, одиозному, яркому, харизматичному человеку проявлять себя как-то особенно и в частной жизни, создавать свой внеэкранный образ, как например, Рената Литвинова и в некотором смысле вы? Речь идет о том, что не дает обывателю отделять образ от реального человека. Ренату, например, воспринимают уже не только как талантливую актрису и режиссера, она человек-арт-проект.
– Я знаю Ренату давно, она моя сокурсница со сценичного факультета. Она всегда хорошо писала, была трудягой. Я ее знал еще до того, как она приняла на себя бремя этого образа. Это была веселая, смешливая девчонка. Но она выбрала такой образ и честно ему следует. Это позволило ей выделиться на фоне остальных, реализовать какие-то проекты. Возможно, без этого образа они бы ей не удались, а момент узнаваемости в этом деле очень важен.
Что касается меня, то я не успеваю чисто физически заниматься столь сложной работой, как позиционирование себя во внешнем мире. Что получается, то получается. Все, что исходит от меня, – это процесс естественный, неспровоцированный, не придуманный мною. Это жизнь. Светскую жизнь я не веду. У меня все просто, как у обычного рабочего на заводе: работа – семья, работа – семья. Плюс еще какие-то необходимые мероприятия.
– То, что вы не занимаетесь позиционированием, очень видно. Возникает ощущение, что и в реальной жизни вы человек неоднозначный, эпатажный. Некоторые ваши поступки и заявления порой кажутся странными, а ведь вы не только актер, но и общественный деятель, политик. Перед интервью вы признались, что порой хотите проанализировать явление и докопаться до сути, но ваши слова вырывают из контекста и дают как провокационные. Вы совершенно не отсекаете эти вещи, и возникает противоречивый образ. Вчера был эфир на «Дожде», где вас представили едва ли не скинхедом и гомофобом. И хотя журналистов программы Hard Day’s Night критикуют не меньше, чем вас, все-таки интересно: отчего вы так необдуманно раскрываетесь и позволяете затрагивать табуированные темы? Такое ощущение, что вы не боитесь быть дискредитированным.
– Я хочу жить обычной непридуманной жизнью. Мне так легче. Даже если я выберу какую-то схему, даже если она будет политкорректна, это буду не я, а мною придуманный персонаж. Я обычный человек, я нахожусь в противоречиях. В моей голове сейчас, например, крутится несколько задач: обвязать мешками вишни в саду, доделать партийный кодекс, выяснить у Оксанки, кто же был убийца в «Мосгазе» (когда я уснул, она еще смотрела эту передачу). Если что-то из моего реального убрать, я не буду нормальным завершенным человеком. Меня можно любить или нет, но я никого не обманываю. Мне некомфортно под кого-то подстраиваться. Я к людям отношусь очень уважительно и стараюсь не переходить ту грань, которая может уязвить самое болезненное в нем. Можно обидеть человека и критиковать, но в границах допустимого. Я не вижу смысла подстраиваться под какие-то схемы и на кого-то ориентироваться.
– Творческому человеку можно простить любую странность. Но вы общественный деятель, политик. Это уже немного иная степень ответственности. Как политику вам должно быть важно, как вас воспринимает общество. Вы понимаете, что получили нежелательное позиционирование после этого эфира? У вас нет желания оправдаться?
– Есть такое понятие «шариковский бомонд». Оно прекрасно иллюстрирует то, что происходит вокруг «Дождя». Что касается этого эфира, то я действительно знал, что они неделикатно ведут свой диалог: пять человек на одного в перекрестном разговоре – это не диалог. Я не стал избирать никакую схему, иначе это был бы не я. Если я ошибся, это был я. Если я победил, это тоже был я. А если бы я был в схеме, победила бы схема. Порой бывают искренние собеседники, и ты волей-неволей под них подстраиваешься. Ты интуитивно ощущаешь, что они будут блюсти твои интересы больше, чем ты, они тебя уважают как собеседника, им важно докопаться до сути. А тут наносят удар, когда ты открыт.
Собираясь в эфир, я для себя хотел понять, до какой степени это зло: все это образование вокруг этого телеканала, эта либеральщина, спекуляция на тему демократии, оппозиционных настроений. Они знали, как меня провоцировать, как я могу ответить. Я был искренен. Я бы легко мог защититься, избрать один из заранее придуманных модулей, через который было бы не пробиться. Вышла бы череда рингтонов. Какой вопрос ни задай, рингтончик на стену «ВКонтакте». Но я говорил без рингтонов, я был открыт, я допустил их к себе, чтобы посмотреть, как они мною воспользуются. Потому что также, как они воспользовались мной, они пользуются и другими. И я сделал для себя вывод, что все это не то, на что нужно равняться, не то, что называется свободой. Даже вкусом или творческой реализацией это трудно назвать.
Например, был такой вопрос: «Вы сказали, что на телевидении работает такой-то процент пидоров». Обычно я аккуратен в речи. Я не помню этого интервью. Может быть, это была смоделированная фраза. Но мне легче было согласиться, что я мог так сказать. Я ответил «Да, это так» не потому, что помню это интервью, а потому, что это действительно так. Не надо пытаться закрыться словами от простой истины. Тогда меня другая женщина спросила: «А откуда вы знаете?» И я решил просто сдаться: «Да это я так ляпнул!» В одной позиции я откровенно сдался и стал ждать: воспользуются ли дальше? Пытались. И я окончательно потерял веру в то, что я им интересен как личность. Я им был интересен только как информационный повод, чтобы реализовать себя всеми средствами. При этом в любой профессии существует непреложный закон профессионализма. В кино, например, ты не можешь реализоваться один как актер, твоя цель – реализовать задачу режиссера. Если это происходит, то уже в контексте реализации режиссерской задачи реализуется и твоя актерская задача. Если ты туда привнесешь еще что-то, это абсолютная реализация. Словом, это коллективный труд.
После того как я сдался в интервью на «Дожде», я понял, что они требовали от меня не меня самого, а той картинки, которую нарисовали до интервью. Был еще довольно издевательский анонс с формулировками «клоун», «шут гороховый»… Я думал, что в течение разговора они увидят, что я человек открытый, готовый признавать какие-то свои ошибки, что мы поговорим искренне, по существу. Но такого разговора не получилось – у них была задача «бомондной желтухи».
Я уважаю людей и стараюсь выявить в человеке главное. Я стесняюсь просить помощи, хотя мне помогали в жизни. Я такой, какой я есть. А глянцевые безупречные политики, создающие образ хороших во всех отношениях людей, – это неправда. Люди, которые не говорят ничего лишнего и не попадают в сложные ситуации, не моя история. Рано или поздно подводные течения разорвут их.
– А кто для вас пример профессионализма и журналистской этики?
– Когда-то я был на интервью у Познера. Несмотря на то что он не скрывает, что это чужая для него страна, как журналист он большой профессионал. Волей-неволей у него на интервью учишься, он приводит в состояние осознанности. К нему не приходят произвести впечатление. Ты должен иметь единую линию повествования, которая дает возможность получить полное представление об образе с твоей интонацией. Познеру это удается. Только в честном разговоре можно прийти к каким-то результатам. А кокетничать друг с другом или оскорблять – это ни к чему не приводит.
