Награда досталась за необычный спектакль для детей, который проходит в вильнюсском Русском драмтеатре. Дети путешествуют по всему зданию – в форме путешествия построена и сама сказка «Волшебный мелок». В этот момент их родители находятся в отдельном помещении, где участвуют в беседе-лекции о взаимоотношениях с ребёнком. Спектакль – почти эксклюзивный. Каждый показ смотрит группа из не больше, чем 20 детей. В итоге, с конца прошлого года его посмотрело всего около 400 девчонок и мальчишек, но это не помешало комиссии высшей театральной премии Литвы оценить оригинальность. Сама Ольга не переоценивает свою награду – ее, как она говорит, получила не только она, но и вся команда актёров, бутафоров, реквизиторов, которые создавали спектакль до мелочей. 15min.lt встретился с девушкой, которая после окончания одного из самых престижных театральных вузов мира имела все шансы закрепиться в России, но выбрала Литву.
Покорить столицу
 |
| Irmanto Gelūno/15min.lt nuotr./Ольга Лапина |
- Когда я еще училась в школе, я была актрисой школьного театра «Маска». Театр любительский, конечно, но он построен на большом энтузиазме, на очень высоких нравственных принципах, - начала свой рассказ Ольга. - Он до сих пор успешно существует, и дай Бог долгих лет жизни Галине Ивановне Семёновой и «Маске». Они во многом повлияли на то, что уже в те далекие годы я знала, что попаду в какое-нибудь театральное учебное заведение, но были разные варианты. Например, был вариант поступать в Краков, в Высшую театральную школу – это тоже очень крутое место. Но, конечно, когда выбираешь между ГИТИСом и чем-то еще, то, конечно, выбираешь ГИТИС. Просто так получилось: мы попали на фестиваль в Питер, где был тогдашний руководитель кафедры режиссуры ГИТИСа Михаил Чумаченко и он сказал: «Лапина, у тебя есть два варианта: либо ты едешь в Англию, как все литовцы, и живешь унылой жизнью, либо ты потеешь, вкалываешь, зато поступаешь в самый крутой театральный вуз.»
- То есть тебе дали какую-то квоту на поступление?
- Нет, мы просто познакомились, причем на любительском фестивале. Но Чумаченко там увидел мою работу, разглядел какие-то мои качества, и сказал, что у меня может получиться, пробуй.
- И ты спокойно, в обычном порядке, в обычной очереди, подала документы?
- Да, никакой программы поддержки соотечественников или еще чего-то не было. ГИТИС – это творческий вуз и такие вещи на него не распространяются. Поступление происходит на общих основаниях, по результатам вступительных экзаменов, ведь они специфические.
- Ты прошла с первого раза?
- Да.
- Ты поступила, начала учиться, как проходила жизнь в Москве? Ты как-то пыталась там закрепиться, покорить столицу?
- Все эти истории про покорение столицы – это уже стереотип какой-то, на уровне генов. Из фильма «Москва слезам не верит». Всё-таки, у моего однокурсника из Златоуста и у меня, с моим зеленым паспортом, изначально разные контексты и отношение к этой самой столице. Мы разные. И это в России очень чувствуется, на каждом шагу. Я не могла в банке положить на счет сто рублей без нотариально заверенного перевода паспорта и стопки бумаг. И то, что ты чужой – это чувствуется везде.
- Ты чужой из-за документов, или из-за менталитета?
- Из-за ментальности тоже. Не могу сказать, что я приехала в Россию и почувствовала: о да, я русский человек, а это моя Родина.
- Неужели у тебя не появилось желания поменять документы, получить вначале временный вид на жительство, а потом со временем и гражданство?
- Никогда, не хочу жить в России. ГИТИС – круто, Москва – хорошо, но жить не хотела бы. Не хочу сейчас звучать бескомпромиссно, но Москва – это не только очень большие возможности, это еще и очень большая грязь. Что касается театра, то это город настолько пресыщенный, настолько перезаполненный, что иногда даже элементарно понять, что хорошо, а что плохо – невозможно. Ориентиры сбиваются. Там столько всего есть, там даже на какого-нибудь последнего фрика найдётся своя толпа фанатов.
Мода на литовцев
- Так это же отлично, с другой стороны. Нет?
- Тогда другой вопрос: чего ты хочешь от профессии? Ты хочешь идти по головам, выглядеть ярче всех, иметь больше всех фанатов? Это уже шоу-бизнес.
- Тебе этого не хотелось?
- Конечно, нет. Я итак страдаю из-за того, что вся эта профессия построена на собственном эго. Она очень эгоцентричная. Я бы этого не хотела. Я бы хотела ее использовать в каких-то более гуманных целях.
- Но ведь как много литовцев сейчас в России, в Москве. Необязательно театральных деятелей. Всяких. Самый яркий пример, наверное, Римас Туминас. Они же все там «тусуются».
- Да в Москве такие гонорары, что ни один театр здесь даже представить не может! Но на самом деле дело не только в деньгах. Дело еще и в определенной моде на литовцев.
- А есть такая мода?
- Конечно. Есть такие люди, которые хотели общаться со мной только потому, что я говорю с литовским акцентом. Им очень нравилось. Такой литовский «фэшн»: «О, эта странная литовская ментальность! Они нам так близки, мы с ними были одной страной, но они такие другие! Они такие метафоричные!» Но я же не литовка, в конце-концов. Я даже не знаю с чем это сравнить. Я ни в Литве не литовка, ни в России не русская. В какой-то момент меня это очень напрягало. Потому что нельзя нигде до конца расслабиться, нет ощущения дома. А потом я все же расслабилась: ну чего париться? Весь мир – дом, в каком-то смысле. В Литве технически жить удобнее, чем в России.
- То есть твое возвращение абсолютно осознанное и ты, когда училась, точно знала – закончишь и вернешься?
- Нет, я ничего не знала. Что я могла знать, «зеленый» человек, который в 17 лет поступал непонятно куда, не знаю, на Марс! Я просто как проклятая училась, с утра до ночи, а ведь еще хотелось и свободы нанюхаться. Но это был сплошной полет в космос. А потом, где-то курсе на третьем, я стала интересоваться театральной жизнью Литвы. Посмотрела в Вильнюсе несколько спектаклей, в том числе и в Русском Драмтеатре, просто из любопытства. Я знала, что театром руководит Йонас Вайткус, а его знал мой мастер Олег Кудряшов и хорошо о нём отзывался. И вот я просто пришла к нему и сказала: «Здравствуйте, я такая-то такая…», после чего мы начали с ним общаться. Что-то он хотел узнать про меня больше, смотрел какие-то работы, и в результате такого общения он сказал: «Давай, заканчивай и приезжай работать в наш театр».
Поработать с таким человеком, как Вайткус, с такой биографией, с такой историей, с такой репутацией – это счастье. Конечно, я мечтала поработать в театре, прежде всего под его руководством. Через сезон заканчивается его каденция, что будет дальше – непонятно.
В театре – инерция
- По поводу Русского Драмтеатра. Когда Вайткус начал руководить, я хорошо помню, был такой раскол: одна часть говорила, что интересно, посмотрим, что будет, а другая, наоборот, мол, как так, пришел литовец, начались постановки на литовском языке, а это же Русский Драмтеатр. Как тебе изменения в театре?
- Ни одного спектакля на литовском языке в репертуаре нет. А каких-то художественных, организационных изменений могло бы быть в 38 раз больше, если бы не инерция в театре. Я люблю его, как свое рабочее место, я уважаю его коллектив, потому, что многие в него вложили годы труда, но сказать, что в художественном плане этот театр на сегодняшний день переживает лучшие годы, отнюдь, я не могу.
- Мне просто со стороны интересно и непонятно. Я не критик и сильно не разбираюсь в этих вопросах, но в чисто бытовом плане мне кажется, что это место с заранее низким потолком, выше которого на этой площадке никак не прыгнуть. Если говорить метафорами, то Русский драмтеатр, с его скудным финансированием, скрипучими сиденьями, когда во время спектакля идет полифония скрипа со всех сторон, это такой сарай рядом с красивыми стеклянными небоскребами, какими является Национальный Драмтеатр, другие театры. А ты молодой человек, с определенными амбициями. Для тебя это промежуточная точка, или ты считаешь, что именно на этой площадке ты можешь чего-то достигнуть?
- Важно, что ты сам из себя представляешь, а не площадка, на которой ты работаешь. А насчёт скрипучих стульев и трещин в стенах – это не для кого это не секрет, это так и есть. Это жаль. Театр в финансовом плане переживает какую-то отчаянную стадию кризиса. Сценариев развития в театре два: либо случится какая-то революция сознания и всё станет хорошо, но это фантастический вариант, либо это все угаснет, как угасают многие культурные явления. Очевидно, что изолированный островок в основном не очень молодых русских актеров - это такой рудимент от Советского союза, который сейчас потерян, должным образом не финансируется и теряет конкурентноспобность.
- А как к тебе относится коллектив: позитивно, как к «молодой шпане, которая снесет нас с лица земли», как пелось в песне, или как-то криво, что, мол, пришла тут непонятно кто, дружит с руководителем и ей все карты в руки?
- По поводу дружбы, то это полная чушь. Дружба-дружбой, но все надо доказывать своим трудом. Мы же приходим в театр не семью заводить, это же рабочая площадка, где общаются художники. Мне кажется, что я пришла туда с правильным подходом, который выработал во мне мой мастер. Театр - это тот же монастырь, куда нельзя просто приходить со своим уставом, не обращая внимания на то, как там расстановлены силы. Я к любому художнику, вне зависимости от возраста, опыта и театральной школы, отношусь с глубоким уважением.
Вот то, что случилось с «Волшебным мелком», это, как мне кажется, судьбоносное соединение меня с молодой частью труппы театра, в основном, выпускниками Дали Тамулявичуте. Это мои друзья, это моя команда. Они – самый здоровый орган в теле театра. Но как им там полноценно существовать? Вот вопрос.
Площадка для всех нацменьшинств
- И какая у них мотивация? Почему они там?
- Какая мотивация. Ты – русский, ты говоришь по-литовски с акцентом. Вот тебе и вся мотивация. А потом, на них сейчас во многом держится репертуар театра, без них всё посыплется.
- Неужели у молодых ребят есть проблемы с языком?
- Нет у них никаких проблем с языком, у некоторых парней, например, жены литовки. Но есть же понятие сценического литовского языка. Хотя, мне кажется, это не так важно. Ведь они снимаются, что-то еще делают, но очевидно, что в русдраме они работают на более скромных условиях, чем они на самом деле заслуживают.
С театром должно что-то произойти. Может, он должен стать открытой интернациональной площадкой. Площадкой для всех нацменьшинств. Площадкой для экспериментов в области актерской техники, драматургии, педагогики, режиссуры, даже журналистики, изобразительного искусства… Но так, как сейчас в нем идут дела – так быть не должно. Потому что так, как сейчас – это никуда не ведет. Последний спектакль Вайткуса, «Ёлка у Ивановых» - крутая, сильная работа. И что? Продаются 10 билетов.
- Может у вас маркетинг плохой?
- Не самый лучший, но это лишь часть проблемы. Театр финансируется вяло. Та самая русская аудитория, ради которой всё это вообще функционирует, в театр либо вообще не ходит, либо ходит для развлечения телевизионного уровня. На сногсшибательную рекламу денег нет, диалог со зрителем, в том числе потенциальным, нарушается. В театре есть хорошие, крепкие спектакли – но на них с трудом собирается зал! Не хватает денег и мотивации для новых постановок, и так по замкнутому кругу. Есть, как есть.
Философия ребенка
- Почему твой спектакль детский, это у тебя профиль такой?
- Профиль – очень условная штука, я не думаю, что у художника может существовать какой-то «профиль», это скорее, какая-то сфера профессиональных интересов, которая формируется, может быть, всю жизнь. Я не знаю еще, какой у меня профиль. Я хочу только, чтобы моя работа не была бессмысленной, чтобы всё было честно, чтобы это стоило потраченных усилий. В этой профессии существовать тяжело.
А с детским театрам получилась такая штука: вот ты спрашивал про Москву – там мои учителя, друзья, команда. Конечно, есть определенная потеря в том, что я оттуда уехала. Но ощущение грязи, ощущение животного забега, кто «выпендрежнее», кто круче – вот это ощущение меня бесит, я не хочу участвовать ни в каких крысиных бегах. Я хочу делать то, что считаю нужным. В этом отношении для меня театр для детей – это то, где чисто в силу специфики сохранилась честность в смысле профессии. Детям совершенно не интересно кто ты, какие там у тебя награды, кресты и прочее. Они даже не знают, что такое режиссер. Они идут на спектакль без всякой предвзятости. Ребенку либо нравится, либо нет. Объективнее оценки быть не может. Большим толчком было общение с Михаилом Бартеневым, российским детским драматургом, таким добрым Гендальфом от театра, который утверждает, что в театре для детей нет запретных тем, но есть много халтуры и кокетства. Потом я была приглашена режиссировать читки детской драматургии на международном конгрессе АССИТЕЖ (Международная ассоциация театров для детей и юношества) в Дании и Швеции, куда я поехала в качестве члена делегации от российского кабинета этой ассоциации. Посмотрела, как для детей работают мои коллеги из Скандинавии, Великобритании, Франции. Просто, изящно, искренно, смело! Меня это поразило. Наверное, это то, чего мне в профессии не хватает. Вот возьми ребенка, и развлеки его час, да так, чтобы он взгляд ни разу не отвел, и усвоил все скрытые уроки. Это реально сложно. Мы, когда задумывали свой спектакль, думали, что дети за час десять минут захотят в туалет, и надо будет как-то решать эту проблему. Какой там! Они забывают, где мама и где они находятся. Вот это счастье.
Работать с детьми, для детей, про то, что им важно, и тем языком, который им понятен – это моя профессиональная, и, если хочешь, гражданская позиция. Это звучит как-то по-советски, но это правда. Я бы хотела, чтобы в будущем были художники, которые бы так же заботились о моих детях. Думали, что им интересно, что им важно, что им кажется красивым.
Гуманная педагогика
- Расскажи о самом спектакле.
- «Волшебный мелок» написала норвежская сказочница Синкен Хопп. Скандинавскую литературу для детей очень люблю, это очень благодатная почва для театра.
История про мальчика. Он одинокий, что характерно для скандинавской литературы. И что становится характерно для нашей современности вообще. Ценность человеческого общения между сверстниками, даже между родителями и детьми – минимальная. Дети живут сюжетами игр из PSP, своими фантазиями. Главный герой нашей сказки, Юн, находит мел, который оказывается волшебным, и рисует мальчика, который оживает и становится его другом по имени Софус. И они вместе путешествуют по волшебной стране, вступают в отношения с разными персонажами, и умными, и добрыми, и хитрыми, и злыми. С точки зрения психоанализа – это рассказ о взаимоотношениях обычного мальчика и его «альтер эго». Юн - это такой продукт своей мамы, воспитанный в огромном количестве табу, скованный, а его «альтер эго» Софус - это такой симпатичный хулиган, фантазёр, дружелюбный и пока ещё ничем не ограниченный.
- А вот расскажи, я спектакль просто не видел, поэтому…
- И не увидишь. Это мое принципиальное решение. Спектакль смотрят только дети. Взрослые находятся в отдельном помещении. Спектакль не статический, во время него дети путешествуют. Используется вся сложная архитектура нашего здания. Они поднимаются наверх, они спускаются в подвал – в форме путешествия построена и сама сказка. А взрослые в этот момент находятся в отдельном помещении и участвуют в такой ненавязчивой беседе-лекции, где родителям рассказывают про методику гуманной педагогики.
- То есть, у детей приключение, а у родителей – семинар?
- У родителей тоже приключение. Мы не хотим никакого семинара, там идет непринужденная беседа. Ведь если к тебе придет какая-то тетя и скажет: «Ты плохой отец, сейчас я тебе расскажу, как быть хорошим», ведь это же полный бред. Поэтому нет у нас никакой «обязаловки». Мы просто смотрим на отношения детей и родителей под немного другим углом.
- Для какого возраста рассчитан спектакль?
- Для детей от шести лет, до десяти. У нас смотрели его 12-летние дети, смотрели уже с долей цинизма – это уже очень взрослые люди, но все равно в конце плакали. Дети остаются детьми.
- А почему плакали? Мальчик остался одиноким?
- У Синкен Хопп Юн и Софус возвращаются к маме, и мама начинает общаться с обоими, и с нарисованным Софусом тоже! С точки зрения детского психоанализа – это некоторый «норвежский глюк». Такая у них литература, странная. У нас Софус так и остается «альтер эго» Юна, он в итоге исчезает, а Юн остается один и возвращается к маме, по которой успел соскучиться. В этом мы не противоречим произведению, а подтверждаем основную мысль: совместное путешествие «правильного» Юна с «неправильным» Софусом, открывает Юну глаза на многие вещи, пробуждает толерантность, сочувствие, высвобождает огромный творческий потенциал. А главное, его отношения с мамой теперь выйдут на новый уровень. А мне кажется, что важно пересматривать взаимоотношения детей и родителей. Родители общаются с детьми, как с очень дорогими домашними животными. Дети сыты, обуты, но… одиноки, не выслушаны! Гуманная педагогика учит относиться к детям как к самостоятельным, отдельным личностям. Любовь к детям должна быть конструктивной. Гуманная педагогика учит, что детей надо воспитывать не для собственного пользования, а для мира. Ты уйдешь, а он останется. И он должен остаться личностью, за которую тебе не стыдно.
 |
| 15min.lt/Irmanto Gelūno nuotr. /Apdovanojimų ceremonija |
